Сергей Шведов - Русь расстеленная[СИ]

Африка икнула и быстро запила икоту минеральной водой. Они сидели в кафетерии на закрытой террасе универсама. Отсюда было видно, как Боня подошел к черному обрезанному по корме «линкольну», похожему на катафалк, услужливо наклонился и постучал на свои часы, что–то доказывая водителю припаркованного в неположенном месте автомобиля.

Таня сидела спиной к витрине, поэтому не видела Бони.

— Смотри сама, кума, — тебе жить, — охнула Африка и поднялась. — Я хочу все–таки по–хорошему.

— Что мурчишь, как хрипатая кошка? — весело одернула ее Таня. — Глянь, какие кругом люди веселые, а ты меня снова за решетку пхаешь. Там для меня если не маленькая тюрьма, то братская могила. Скука смертная.

Африку даже покоробило от ее слов. Она положила свою черную руку с красивыми длинными пальцами и нарощенными ногтями на словно точенную из снега Танину ладошку. И с завистью вздохнула, сравнивая ее розовые ноготки со своими фиолетовыми, когда без маникюра.

Боня поглубже надвинул на бакенбарды шляпу, словно весь хотел спрятаться под ее полями.

— Они у меня всегда вместе, как цыпочки послушные. Сейчас как раз после своей практики заявятся. Вон там их как раз заприметите, — ткнул Боня пальцем в длинный ряд киосков. — Мимо ларьков они ни за что не пройдут, это для них, как картинная галерея для гомиков–интеллигентов. А вота и они.

Боня быстро спрятался в обрезанном «линкольн–таункаре», но не затворил за собой дверцу, одной ногой упираясь в бровку тротуара. Жгучий цыганский глаз стрелял по салону — старье, но у нас за конфетку сойдет. Боня и сам, как только крепче на ножки станет, себе купит такую ж старую лайбу, пусть себе старую, но таким ввек износу не бывает.

Хозяину машины такая беззастенчивая стрельба глазами по его богатству пришлась не по душе.

— Э, слюшай, вываливайся отсюда, мешок! — небрежно скинул пепел в его сторону водитель полулимузина.

— Значит, так мужики: так на так, договорились? Вы мне — я вам, чтоб никаких взаимных претензий. Вон ваша жертва, а я тут не при чем. Я — сбоку, договорились?

В ответ только захлопнулась дверца и плавно поехало вниз зеркальное стекло. Боня кинулся к недалекому переходу и быстренько смешался с толпой, которая торопилась поспеть на мигающий зеленый свет.

В это время Таня Ким с Африкой уже сходили со ступенек лестницы, ведущей к универсаму.

— Эх, Африка! — так сладко потянулась Таня, что в распахнутой куртке под куцей кофточкой сверкнул пупок. — Пошли куда–нибудь подрыгаемся под музыку.

Африка не ответила. Она прятала лицо, делая вид, что возится с замком молнии на белой куртке. Таня капризно притопнула на подругу каблучком, да попала в самую лужу и обрызгала Африке белые брючки. Но та, на удивление, даже не захотела замечать грязи.

Вот эта Африка — не девка, а чурбан смоленый. Куксится и дуется, когда у тебя на душе птички чирикают. И вокруг не снег грязный, а словно изумрудную траву покрывают розовые лепестки шиповника. На душе легко, вот сейчас взлетишь, как этот лепесток от легчайшего дуновения ветерка… Таня даже сладко зажмурилась и приподнялась на цыпочки, словно действительно приготовилась взлететь.

Сто раз слышанная фраза, затертая, как строчки в прописях для первоклашек, вернула ее на землю:

— Девишка, а девишка! Как проехаться на рынок?

Африка от этих слов споткнулась да так, что чуть в луже не растянулась. Таня Ким вовремя подхватила ее под локоток и весело прищурилась на кавказца в машине:

— Чего вы так громко девочек пугаете? У нас конституция нежная, нас легко обидеть.

Водитель из «линкольна» глянул на них прижмуренными глазами, словно облизал обеих с ног до головы.

— Да рынка далеко? — спросил он масленым голосом.

— Далеко — не далеко, а покатаете, так и покажем! Только какой сейчас рынок?

— Меня там дружбаны ждут.

Таня не разбиралась в марках автомобилей, но понимала толк в хромированном шике и в блеске зеркальных стекол. А вот на Африку словно столбняк напал — посерела и не двигалась, за руку ее пришлось за собой в машину тащить.

Таня Ким была на седьмом небе, ее на таких вот машинах катают! Она снова стала сама себе царица, самая милая, самая славная, самая любимая… всеми подряд. Царица эта первое время шарила розовыми пальчиками по кожаной обивке салона, прикасалась к хромированной окантовке, ахала и охала, даже когда машина еще не успела тронуться с места.

Африка, как злобный зверек, забилась в угол на заднем сиденье и полуприкрыла глаза. Таня болтала без умолку, подавшись лицом к водителю через переднее сиденье, не обращая внимания на то, что ей не отвечают и везут совсем не в ту сторону, где кавказцы обычно оккупируют рынок.

Таня редко задумывалась о чем–нибудь в своей короткой жизни, она жила инстинктами, но самого главного среди них не было — страха самосохранения.

В ее жизни было так мало по–настоящему страшного, зато слишком много легкодоступного, вольготного и комфортного. Ну и что с того, что ее всегда дразнили подружки каким–то заезжим отцом–корейцем, который на базаре в Гомеле арбузами торговал и только на одну ночь к ее матери на ночлег напросился. Наутро уже этого корейца ищи–свищи, ну и пусть. Таня зато всегда была благодарна своему залетному отцу, за то, что он ее в эту жизнь пустил, где она ни дня не оставалась без веселья. Такая уж у нее была натура, приговаривала она сама себе.

К рынку Таня Ким питала особое пристрастие, там всегда шумно, тесно и весело. И главное, там никогда не стыдно, потому что никто никого не узнает в толкучке. Поэтому она и не боялась залетных торгашей–кавказцев, которых девочкам часто навязывал их сутенер Боня. У Тани и самой отец торговал на рынке арбузами и передал ей свои гены в наследство, как она часто приговаривала. Хотя сколько она ни выпытывала о нем родную маму, мать и сама ничегошеньки не знала о ее залетном бате, но поминала его лихом, лишь когда выпьет.

Трезвая была — слова от нее не добьешься, а пьяная по вечерам — так поет или воет. Все уборщицы из дворца культуры, где работала и по сей день работает ее мама, собирались каждый день у них на квартире, как в клуб по интересам, и всем девишником заводили песни, пока соседи не начинали грозить милицией. Но милиция никогда не приезжала, участковый хорошо знал, что с этими вдовушками и матерями- одиночками не сладишь, но иногда приходил сделать суровое внушение. Рьяные тетки на какое–то время приглушали голос, но пили и выли потихоньку, пока не свалятся под стол. У них дома они обычно и ночевали на квартире, если их не разбирали родственники, поэтому у Тани дома всегда и было весело, тесно и шумно, как на рынке.